Стрелки на часах показывали пятнадцать минут четвертого. Нацистские одописцы точно зафиксировали время, когда перед вторжение дивизий вермахта на советскую землю 22 июня 1941 года один из его главарей Мориц Альберхт Франц Фридрих Федор фон Бок, стоя у приграничного рубежа, неторопливо выпил чашечку кофе. Потомственный, истинный пруссак, фон Бок не сомневался в том, что сказанные ему фюрером слова: «Я уверен, что наше нападение сметет их, подобны урагану» – станут пророческими.Юра Янкевич. Саша Сергеев. Дима Константинов учащиеся Томсинской средней школы (они и слыхом не слыхивали о существовании немецкого генерала – фельдмаршала с таким необычным именем) ,были твёрдо убеждены в обратном .С молоком матери впитали мальчишке меру в бессмертие Советской Отчизны. Храбро сражались за неё их отцы на фронтах гражданской войны. Зорко стерегли безопасность Родины два брата Саши Сергеева , моряка - балтийцы . Само собой разумеется : подрастут и сами наденут заветные зелёные фуражки. От Томсина до государственной границы рукой подать. Пограничники были героями мальчишеских игр.
Когда в пепельной бледности той памяти ночи забрезжил рассвет , шестнадцатилетний Саша возвращался с деревенской гулянки , предвкушая сладкий сон на сеновале, а Дима которому недавно минуло четырнадцать , безмятежно посапывал в кровати. Анастасия Титова еще долго не решалась будить сына. Дима собирался утром в Томсина на “толоку”- жители деревни Костучихи решили коллективно поработать на вывозке гравия из карьера.
В полдень на взмыленной лошади к работавшим на дороге колхозниках и школьникам прискакал председатель сельсовета. Не сказал- выдохнул:- Война!
Громы её быстро докатились до старой латвийской границы. Не прошло и суток после захвата фашистами города Себежа, а военное лихо уже захлестнуло Томсина и окрестные деревушки. Оно опрокинуло всё представления мальчишек, да и не только их, о войне.
Юра Янкевич пробирался задворками домой, когда на деревенской улице показалась очередная группа вражеских велосипедистов. Один из гитлеровцев заметил мальчишку, заорал:
- Хальт!
Юра остановился. Солдат ткнул его автоматом в грудь:
- Комсомол? Юда?
Юра, стиснув зубы, молчал.
- Шнель! Шнель!
Солдат был пьян, решил позабавиться… Поставив Юру у стога сена, Пустил автоматную очередь над его головой. Пули взвихрили верхушку стога. Фашист загоготал и поднял автомат вторично. К нему бросились женщины, стоявшие у колодца. Грозно размахивая вёдрами, они пронзительно что-то кричали. Оторопь сковала руки солдата. Он оглянулся. Клубящаяся пыль на дороге подсказала: остальные уже за околицей. Взмахнув автоматом, он пустился за ними вдогонку.
Вечером, слушая рассказ Янкевича, Один из приятелей спросил:
- А о чём ты думал, Юра, когда он на тебя автомат навёл?
- Злился, что штыка со мной не было.
Отец заставил спрятать.
- Бить их надо, не щадя себя, - горячо сказал Женя Целицо, старший из ребят.
Как те красноармейцы возле Зародищ, - добавил Юра.
…Их была горстка - четырнадцать красноармейцев и молоденький лейтенант с забинтованной головой. Все, что осталось от роты после боя на рубежах старой государственной границы. Они затаились на пригорке у изгиба Великой, где река с нависшим над водой орешником неописуемо хороша. И дождались своего часа. С шоссе, по которому тёк поток фашистских войск, к Великой свернули мотоциклисты. Решили искупаться. На лугу скопилось больше полсотни фашистов. Берег огласили крики, смех, визгливый писк губных гармошек.
- Огонь! – с назревающей яростью крикнул лейтенант и прильнул к пулемёту.
Не сразу немецкие танкетки и бронетранспортёры ринулись с шоссе к пригорку. Мало кто из мотоциклистов спасся. Потемнела жаркая июльская вода от вражеской крови. Погибли и смельчаки.
В Томинской школе военное дело преподавал Николай Петров. Был он молод, но порох уже нюхал – участвовал в боях на Халхин-Голе. Выполняя задания себежского военкома. Петров не успел уйти из села. А на окраине его уже показались немецкие мотоциклисты. Мог ли он, сержант Красной Армии, имея оружие, не встретить врага огнём? Мог ли он, человек, учивший ребят владеть этим оружием, не показать в критической ситуации пример? Трудно сказать, задавал ли эти вопросы себе школьный военрук, но стрелял он метко. В кювет полетел водитель головного мотоцикла, за ним автоматчики второй машины.
Страх, гнев, ненависть владели сердцами Димы Константинова и его сверстников, когда они смотрели на изуродованное ножами тело своего учителя. Редкостное мужество его сделало своё дело: осязаемыми стали песенные слова «…если враг захочет нас сломать…».
Как вши, расползались по себежским и идрицким деревням солдаты охранных войск, карательные и контрразведывательные службы оккупантов. Как злокачественные наросты на здоровом теле, вырастали у шоссе и железной дороги фашистские гарнизоны.
- То не люди – идолы пришли. Так в Библии сказано, - говорила соседкам набожная Пелагея Прокофьевна, мать Саши Сергеева. – ещё там говорится, что снимет их владычество, аки дым развеется.
Библия Библией, но мать двух краснофлотцев свой долг увидела не в трепетливом ожидании исчезновения ненавистных пришельцев, а в оказании помощи раненым воинам Красной Армии, укрывавшимся в те дни в оврагах и лесных чащобах. Многих красноармейцев снабдила едой Пелагея Прокофьевна многим привязала раны.
Узнали «идолы». Нагрянули в деревню Рубанку – и прямо к дому Сергеевых. Бросив связанную Пелагею Прокофьевну в сани, увезли с собой. Долго шел Саша по следу каратателей. Бесилась пурга. С ног сбивал леденящий ветер.
Сын нашел мать – изрешенная автоматными очередями, лежала Пелагея Прокофьевна в небольшом овраге.
Саша ещё раньше свел «близкое знакомство» с гитлеровцами. Одним из первых учеников Томсинской он установил связь с «лесными солдатами» - партизанскими группами, основанием которым положили красноармейцы и пограничники. «Сашка рубанский» (так называли Сергеева новые друзья) стал чуть ли не главным поставщиком для группы старшего лейтенанта Володина тола, соли, табака, ценившихся на вес золота. Однажды при выходе из Себежа Сергеева задержали. В карманах, набитых махоркой, при обыске нашли шарики от велосипеда.
- Дробь, собираешь, паршивец, - орал на допросе старший полицейский города Вильгельм Бус. – Клади руки на стол. – Он ударил линейкой по пальцам Сергеева и раз, и другой. – Изуродую! Перестанешь махру партизанам таскать. Говори – кому нес?
- Сам курю. С малых лет, - выдавил Сашка, боясь поднять на мучителя глаза, столько в них было боли и жгучей ненависти.
На повторном допросе лейтенант – гитлеровец, отхлестав арестованного плеткой, приказал Бусу:
- В тюрьму. Покормит вшей, на хлебе и воде посидит – вспомнит, кому гостинец нес.
Нет, не «вспомнил», ни одной явки не выдал Сашка рубанский. А выйдя через две недели из тюрьмы, подался в лес.
Лес, как магнит, притягивал к себе бывших школьников, но оттуда, из первых партизанских землянок, шли приказы и просьбы: оставаться пока на местах. Ослушаться было трудно, ведь команду давали те, кому привыкли верить ребята. В лесу обосновались директор школы Михаил Никифорович Никифоров, Алексей Трифонович Сергиенков – секретарь афанасово-слободской партийной организации, Иван Малиновский – вожак молодежи, никогда не унывающий избач из деревни Брод. Молодым партизанским группам важно было иметь свои «глаза и уши» во всех местах, где стояли воинские подразделения аккупантов. А стояли они густо у железной дороги Себеж – Новосокольники и у шоссе Остров – Опочка – Пустошка.
Первый партизанский костер зажег вблизи Томсина лейтенант Сергей Варакушин, укрывавшийся поначалу в семье Константиновых. При знакомстве с хозяевами сказал:
- Как и почему оказался в ваших краях, не расспрашивайте. Раз с оружием – значит, война для меня не окончилась. Коммунист я. Вот этому прошу верить.
- А родом-то откуда будешь? Не секрет? – спросил Максим Тимофеевич.
- Курский соловей я, - улыбнулся лейтенант.
Недолго раздавались пулеметные трели 2курского соловья» на партизанской тропе. Предатель привел гитлеровцев, а деревню, где была назначена у лейтенанта встреча с верным человеком. Не успел уйти в лес партизан. Забежав в сарай, он открыл стрельбу по фашистам. Карататели подожгли подстройку. Но и тогда оттуда гремели выстрелы. Последняя пуля – себе.
Тяжело переживала гибель Варакушина семья Константиновых. Как-то вечером Дима со слезами на глазах потухшим голосом спросил отца:
- Неужто так и будем сидеть без дела, ждать, пока и нас постреляют?
- А ты не торопись, сынок, подумай, - спокойно ответил Максим Тимофеевич. – Вот мать намедни хлеба пекла. Буханок десять в шкаф спрятала. А посмотри-ка туда сейчас. Пусто. Куда они делись? Вестимо, в лес. А я на той неделе две ночи дома не ночевал. В гости что ли хаживал? Ан нет. Таких, как наш Варакушин, пяток ребят в одно урочище провел. Значит, не без дела сидим. – Максим Тимофеевич лукаво посмотрел на сына. – Знаю, куда и ты патроны прячешь. Потерпи, придет и твоя пора, хоть и мал ты еще сынок, штыком орудовать.
Не задержалась за горами да за полями эта пора. Ею стал 1943 год. Небывало тяжёлый был он. Гитлеровцы наполовину разорили голубой озёрный край. В деревнях не слышалось в страдную пору ни равномерного постукивания молотка о косу, ни громкого кудахтанья кур во дворах. Все больше и больше становилось изб, над крышами которых не стлался первый дымок по утрам. Жители пограничья целыми семьями уходили в лес. И стал он в ту пору пылающим. Его хозяева, партизаны, жили, твёрдо блюдя один устав: «Смерть немецким оккупантам!»
Юра Янкевич пришёл в бригаду Марго вместе с отцом. У Станислава Станиславовича были золотые руки: мог любое оружие отремонтировать. Велик спрос на таких умельцев. Ну, а Юре и его двум приятелям – Васе Павлову и Афоне Степанову – комиссар бригады Андрей Кулеш дал особое задание, отправив на глухой лесной хутор. Сашка рубанский уже ходил в разведку, в засады, а Юра с утра до вечера долбил ломом в глубине леса мёрзлую землю. Хмельного безрассудства у подростков через край , нужна была «обкатка» - вот и поручили ребятам на первых порах создать резервную базу для одного из отрядов бригады.
Николай Масолов
